Два кузнечика зелёных в траве, насупившись, сидят.
Над ними синие туманы во все стороны летят.
Под ними красные цветочки и золотые лопухи...
Два кузнечика зелёных пишут белые стихи.
Они перышки макают в облака и молоко,
чтобы белые их строчки было видно далеко,
и в затылках дружно чешут, каждый лапкой шевелит,
но заглядывать в работу один другому не велит.
К ним бежит букашка Божья, бедной барышней бежит,
но у них к любви и ласкам что-то сердце не лежит.
К ним и прочие соблазны подбираются, тихи,
но кузнечики не видят – пишут белые стихи.
Снег их бьёт, жара их мучит, мелкий дождичек кропит,
Шар земной на повороте отвратительно скрипит...
Но меж летом и зимою, между счастьем и бедой
прорастает неизменно вещий смысл работы той.
И сквозь всякие обиды пробиваются в века
хлеб (поэма),
жизнь (поэма),
ветка тополя (строка)...
Б.О., 1960.
~ · ~
В будни нашего отряда,
в нашу окопную семью
девочка по имени Отрада
принесла улыбку свою.
И откуда на переднем крае,
где даже земля сожжена,
тонких рук доверчивость такая
и улыбки такая тишина?
Пусть, пока мы шагом тяжёлым
проходим по улице в бой,
редкие счастливые жёны
над ее злословят судьбой.
Ты клянись, клянись, моя рота,
самой высшей клятвой войны:
перед девочкой с Южного фронта
нет в нас ни грамма вины.
И всяких разговоров отрава,
заливайся воронкою вслед...
Мы идём на запад, Отрада,
а греха перед пулями нет.
Б.О., 1960–1961.